Mrs. Spooky
Сквозняк. Тишина. Ночь обостряет восприятие, обнажает чувственность.
Я смотрю на него - он смотрит на меня, слегка приоткрыв рот и прикусив нижнюю губу.
- Как ты? - спрашиваю я, проводя пальцем по его щеке.
- Одолевают кошмары, - усмехаясь, отвечает он, и наши пальцы притягиваются друг к другу, как магнитом.
- Потерпи, - шепчу ему я, - потерпи…
На улице сыро и промозгло. В такую погоду хочется надеть теплые носки и залезть в постель. А здесь, в комнате с белыми стенами, чувственная темнота. Почти темнота. Света, падающего из окна вполне достаточно, чтобы разглядеть моего собеседника.
- Скажи мне, чего ты хочешь? - шепчет он, и хриплый нежный голос бритвой проникает мне в мозг.
Сосуды напряжены, еще немного - и лопнут, превратившись в густое кровяное конфетти. Я точно знаю - тогда станет легко, очень легко.
- Скажи мне.
Шаг назад. Сердце глухо стучит, и каждый удар причиняет невыносимую боль. Я судорожно сглатываю комок, который медленно скатывается вниз - к пульсирующему сгустку. И я вижу, как движется его горло – в унисон со мной.
Шаг вперед. Ближе, еще ближе, рука против воли скользит к паху. Может быть, сейчас это произойдет, и тогда все будет хорошо. Очень хорошо. Сейчас узнаешь...
- Я хочу видеть, как ты танцуешь.
Я обхватываю его, прижимаю к себе, теснее, еще теснее, и…
Раз-два-три, раз-два-три… Там-там-там, там-там-там… Поворот… раз-два-три, раз-два-три…
Я танцую для него - здесь и сейчас.
Его дыхание учащается, руки дрожат, не в силах справиться с ритмом плоти. Он что-то жалобно шепчет. Голос срывается от волнения, и слова исчезают в узкой темноте.
Иногда хочется, чтобы мгновение действительно остановилось. И я останавливаюсь, чтобы еще крепче обхватить его руками и прижаться лбом к прохладному лбу.
Прижаться и не отпускать, чтобы не быть затянутым в центр ада, который зовется моей памятью. Воспоминания притягивают боль, а за болью всегда приходит ужас…
Тишина раскалывается хрипом моего дыхания. Сердце начинает стучать быстрее и громче. Гулкие удары отбивают особый ритм, знакомый только ему одному.
Я не хочу отпускать его, не хочу. Никогда. "Never say never" - шепчут в ответ мокрые ветки, "никогда не говори никогда" - вторят капли слепого дождя за окном.
ОНИ снова здесь. Я вижу, как они движутся между высохшими стволами деревьев, как туман клубится у их костяных ног. Глаза - сгоревшие дотла свечи, черные с малиновой каймой. Лица испачканы землей и тронуты узором разложения, плоть облезает кровавым кружевом, бледные черви деловито снуют по разорванным щекам. Туда-сюда. ОНИ молчат. Рты зашиты наглухо, крест-накрест, и швы страшно чернеют на бескровной коже. У некоторых также зашиты и глаза, нитки туго натягиваются, когда они пытаются разъять землистые веки. "Поднимите нам веки!" Вытянув руки, ОНИ, покачиваясь, бредут сквозь лес. Шипы рододендрона впиваются в остатки плоти, листья хлещут по обнажившимся сухожилиям, по черным буграм, там, где оторваны кисти рук. И хотя рты их зашиты наглухо, они сдавленно всхлипывают, когда падают навзничь, когда совокупляются на сырой земле - извивающиеся тела - без ртов, без глаз.
Только он помогает мне не видеть и не слышать того, что происходит в мертвом лесу. Он отчаянно пытается воздвигнуть стену между собой и мертвецами. Новую стену взамен старой.
Камень за камнем, тень за тенью, стена поднимается прямо передо мной. Языки пламени, трепещущие в уголках его глаз, наконец гаснут; безногие чудища, извивающиеся на земле, постепенно растворяются в тумане, превращаясь в камни и заросли ольхи. Шорох мертвых голосов тоже исчезает, хотя я знаю, что ничего не закончилось, ОНИ все еще там, ОНИ все еще бредут по утоптанным тропинкам. Однако у меня есть передышка.
Передышка, которую мне дает тот, кто смотрит сейчас мне в глаза и тихо шепчет:
- Эй, все будет хорошо, все будет хорошо.
И, хотя сердце все еще тяжело бьется в груди, я уже могу сосчитать промежутки между ударами.
«Я смогу, я смогу!»
И я опять всматриваюсь в лицо, которое смотрит на меня из дешевой рамки - лицо немолодого уже человека с коротко остриженными темными волосами и крючковатым носом.
Я улыбаюсь своему отражению и вешаю зеркало на белую стену, чтобы следующей ночью снова танцевать для моего двойника.
Я смотрю на него - он смотрит на меня, слегка приоткрыв рот и прикусив нижнюю губу.
- Как ты? - спрашиваю я, проводя пальцем по его щеке.
- Одолевают кошмары, - усмехаясь, отвечает он, и наши пальцы притягиваются друг к другу, как магнитом.
- Потерпи, - шепчу ему я, - потерпи…
На улице сыро и промозгло. В такую погоду хочется надеть теплые носки и залезть в постель. А здесь, в комнате с белыми стенами, чувственная темнота. Почти темнота. Света, падающего из окна вполне достаточно, чтобы разглядеть моего собеседника.
- Скажи мне, чего ты хочешь? - шепчет он, и хриплый нежный голос бритвой проникает мне в мозг.
Сосуды напряжены, еще немного - и лопнут, превратившись в густое кровяное конфетти. Я точно знаю - тогда станет легко, очень легко.
- Скажи мне.
Шаг назад. Сердце глухо стучит, и каждый удар причиняет невыносимую боль. Я судорожно сглатываю комок, который медленно скатывается вниз - к пульсирующему сгустку. И я вижу, как движется его горло – в унисон со мной.
Шаг вперед. Ближе, еще ближе, рука против воли скользит к паху. Может быть, сейчас это произойдет, и тогда все будет хорошо. Очень хорошо. Сейчас узнаешь...
- Я хочу видеть, как ты танцуешь.
Я обхватываю его, прижимаю к себе, теснее, еще теснее, и…
Раз-два-три, раз-два-три… Там-там-там, там-там-там… Поворот… раз-два-три, раз-два-три…
Я танцую для него - здесь и сейчас.
Его дыхание учащается, руки дрожат, не в силах справиться с ритмом плоти. Он что-то жалобно шепчет. Голос срывается от волнения, и слова исчезают в узкой темноте.
Иногда хочется, чтобы мгновение действительно остановилось. И я останавливаюсь, чтобы еще крепче обхватить его руками и прижаться лбом к прохладному лбу.
Прижаться и не отпускать, чтобы не быть затянутым в центр ада, который зовется моей памятью. Воспоминания притягивают боль, а за болью всегда приходит ужас…
Тишина раскалывается хрипом моего дыхания. Сердце начинает стучать быстрее и громче. Гулкие удары отбивают особый ритм, знакомый только ему одному.
Я не хочу отпускать его, не хочу. Никогда. "Never say never" - шепчут в ответ мокрые ветки, "никогда не говори никогда" - вторят капли слепого дождя за окном.
ОНИ снова здесь. Я вижу, как они движутся между высохшими стволами деревьев, как туман клубится у их костяных ног. Глаза - сгоревшие дотла свечи, черные с малиновой каймой. Лица испачканы землей и тронуты узором разложения, плоть облезает кровавым кружевом, бледные черви деловито снуют по разорванным щекам. Туда-сюда. ОНИ молчат. Рты зашиты наглухо, крест-накрест, и швы страшно чернеют на бескровной коже. У некоторых также зашиты и глаза, нитки туго натягиваются, когда они пытаются разъять землистые веки. "Поднимите нам веки!" Вытянув руки, ОНИ, покачиваясь, бредут сквозь лес. Шипы рододендрона впиваются в остатки плоти, листья хлещут по обнажившимся сухожилиям, по черным буграм, там, где оторваны кисти рук. И хотя рты их зашиты наглухо, они сдавленно всхлипывают, когда падают навзничь, когда совокупляются на сырой земле - извивающиеся тела - без ртов, без глаз.
Только он помогает мне не видеть и не слышать того, что происходит в мертвом лесу. Он отчаянно пытается воздвигнуть стену между собой и мертвецами. Новую стену взамен старой.
Камень за камнем, тень за тенью, стена поднимается прямо передо мной. Языки пламени, трепещущие в уголках его глаз, наконец гаснут; безногие чудища, извивающиеся на земле, постепенно растворяются в тумане, превращаясь в камни и заросли ольхи. Шорох мертвых голосов тоже исчезает, хотя я знаю, что ничего не закончилось, ОНИ все еще там, ОНИ все еще бредут по утоптанным тропинкам. Однако у меня есть передышка.
Передышка, которую мне дает тот, кто смотрит сейчас мне в глаза и тихо шепчет:
- Эй, все будет хорошо, все будет хорошо.
И, хотя сердце все еще тяжело бьется в груди, я уже могу сосчитать промежутки между ударами.
«Я смогу, я смогу!»
И я опять всматриваюсь в лицо, которое смотрит на меня из дешевой рамки - лицо немолодого уже человека с коротко остриженными темными волосами и крючковатым носом.
Я улыбаюсь своему отражению и вешаю зеркало на белую стену, чтобы следующей ночью снова танцевать для моего двойника.
Не думаю, впрочем, что человек этот стал заострять на нём своё внимание (или надеюсь на это?).