Похоже, вампиры в моем роду встречались. И часто. Ибо как объяснить, что:

Спать иду на рассвете. Укладываюсь в темной-темной-темной комнате, в которой занавески раздергивались еще до моего пришествия в этот дом.

Просыпаюсь часа в 2 - 3, если только какая нибудь сволочь рода человеческого не свершит зло вселенского масштаба, разбудив меня телефонной трелью (кстати, всем, кто не хочет окончить свою жизнь обращенным в жабу - настоятельно советую не рисковать,бо ведь превращу в жабу, ей-богу, превращу! И будете квакать, пока я не высплюсь), пью чай с книжкой и закусываю интернетом. А если мне бывает потребно вылезти по делам на улицу, то я изо всех сил тяну, пока за окном совершенно не стемнеет.

По идее бы, по-правильному, мне кровушкой ближних своих закусывать надобно, но как-то оно мне фе. А вот чеснок не люблю, да. Мерсссско.



Доктор, я стану снова человеком, а?

@темы: Вздор, Ночное я

---

---

А кто угадает

что именно переводил великий и могучий Промт?



Проушины Моей любовницы не ничто вроде солнца;

Алголоподобный язык программирования гораздо более красен цвет(красен), чем ее красный цвет выступов;

Если визуальные помехи белые, почему тогда ее амбразуры - табак с тусклыми листьями;

Если волосы - телеграфные информационные агентства, очерняют телеграфные информационные агентства, растут на ее головке.



Я видел розы demasked, красный цвет и белок,

Но никакие такие розы не видят меня в ее средних опоках,

И в некоторых духах - там(туда) большее количество восхищения

Чем в дыхании, что от моих вони любовницы.



Я люблю слышать, что она говорит, все же скважина, которую я знаю

Та музыка имеет гораздо более приятный звук.

Я предоставляю, что я никогда не отрезаю богиню, идут;

Моя любовница, когда она гуляет, наступает на основание.



И все же, небом, я думаю моя любовь как недожаренный

Как любой она противоречила с ложью, сравнивают.

---

Психологические защиты, краткая справка.

Говорить о них нужно начинать с упоминания о концепции тревожности, принятой большинством психологов в одном примерно прочтении. В концепции тревожности человек рассматривается как энергетическая система, количество энергии в которой ограничено.

Тревожность - состояние напряжения, развивающегося из конфликта «Оно», «Я» и «Сверх я» за контроль над доступной энергией

Психологические защитные механизмы включаются, когда рациональное эго не справляется с тревожностью.

Психозащитные механизмы не являются патологией, и имеют адаптационную ценность.

Психозащитные механизмы действуют на бессознательном уровне. Реальность отрицается или искажается ими.

1. Подавление (репрессия) - пугающие и болезненные мысли и чувства уводятся в бессознательное;

2. Отрицание - способ искажения мыслей, чувств и восприятия в травматической ситуации путем закрывания глаз на существующую угрозу реальности: «если я этого не вижу, не осознаю, не слышу, не чувствую - значит этого нет»;

3. Формирование противоположной реакции - поведение, прямо противоположное первичному импульсу;

4. Проекция - приписывание другим своих мыслей, идей, импульсов, желаний;

5. Смещение - разрядка негативного импульса на беззащитной мишени (которая не в состоянии ответить);

6. Рационализация - придумывание причины, оправдывающей страдающее «Эго»;

7. Сублимация - перевод агрессивной энергии в творчество либо в общественно приемлемую деятельность;

8. Регрессия - возвращение к поведению, свойственному более ранним стадиям развития;

9. Интроекция - заимствование ценностей и стандартов других людей;

10. Идентификация - приравнивание себя к чему-либо, кому-либо;

11. Компенсация своей осознаваемой слабой стороны путем ее маскировки развитием других сторон, которые могли бы привлечь к себе внимание.



Это общие слова для общих ситуаций.

@темы: Заметки на полях

---

Убейте меня авадой, если я вдруг, когда нибудь, с какого нибудь страшнейшего бодуна, вздумаю обрядить Снейпа, Поттера или ,простимерлин, Малфоев в обтягивающие черные джинсы, черную шелковую рубашку, с засученными рукавами, и распахнутым на безволосой груди воротом.

@темы: ГП

---

Cны о чем-то большем-2, продолжение

Почти двадцать лет тому назад (Обратно)



– Слева дыхание не прослушивается.

– Еще бы, тут же сплошное кровавое месиво...

– Трубку 6,5..

– Придется пришивать к тканям...

– Тахикардия усиливается!

– Понял, cordis introducer в бедренную

– Ты ее найди еще!..

– Ну, что, проксимальный локинг через направитель...

– Угу, дистальный аналогично.

– Подтяни здесь...

– Готово...





Почти двадцать лет спустя (Туда)



Северус стоит в дверях гостиной.

– Ты опять не спишь.

Гарри останавливает бездумное движение кресла-качалки, так уютно поскрипывающего, и почти жалобно, не говорит – выпевает:



Что-то не заснуть – а засну, все мне снится,

Что вот еще чуть-чуть, еще едва-едва;

А как проснусь – опять пью, как бы мне не спиться -

Voulez-vous coucher avec moi?*



И добавляет:

– Я просто думаю.

– О чем? – Северус пересекает комнату и теперь задумчиво разглядывает содержимое книжного шкафа.

Повернутая вверх ладонью рука вместо ответа.

– Дождь. – И снова Снейп не спрашивает – утверждает.

– Там было еще что-то. Я не могу вспомнить.

– Освободи свое сознание, я ведь учил тебя этому.

– По этому предмету у меня всегда была пара. Так что, – чуть торжественно, – поведай мне чудо

побега из этой тюрьмы…

Профессор хмыкает:

– Четыреста семьдесят девятый.

– Что? – Теперь очередь Гарри удивляться.

– Ты же утверждал, что у тебя все записано.

– А.– Смешок.– Ты запомнил таки.

– Разумеется. В отличие от некоторых, я умею пользоваться своими мозгами.

– Четыреста восемьдесят!

– А вот тут ты ошибаешься, мне ты говорил эту фразу всего лишь 27 раз.

– Се-ве-рус! Ты невыносим!





Почти двадцать лет назад (Обратно)



– Ну-с, что тут у нас? – Жизнерадостный врач наклоняется над койкой, на которой лежит некто, больше всего напоминающий мумию.

«Мумия» утыкана трубками, датчиками, иглами, как святой Себастьян стрелами.

– Даа, молодой человек, вам очень повезло, что вы вовремя попали на операционный стол.

Молодой человек не реагирует ни на добродушный тон, ни на вообще присутствие кого-либо рядом.

Неожиданно лампы в палате интенсивной терапии начинают мигать.

– Что такое? – Врач сердито смотрит на скачущие цифры на мониторах. – Опять проблемы с напряжением! Это же больница! Куда только смотрят...





Почти двадцать лет спустя (Туда)



– Тебя хотел видеть Дамблдор. – Профессор Снейп осторожно подливает в начинающий закипать котел густую красную жидкость.

– Опять насчет выступления на Рождественском Балу? Передай ему, что я крайне ценю его чувство юмора. – Его собеседник выстукивает рукояткой серебряного ножа ему лишь ведомый ритм.

– Я не почтовая сова, это должно быть очевидно, даже для тебя, Гарри. Зайди к нему и передай все, что посчитаешь нужным, лично. Он будет просто счастлив угостить тебя чашечкой своего фирменного чая.

– Чашечку. Чая. С конфеткой, еще скажи.

– Я всегда полагал, что ты неравнодушен к сладкому. – Снейп пожимает плечами.

– Я люблю шоколад! Горький! А не приторную гадость, которую он называет конфетами!





Почти двадцать лет тому назад (Обратно)



Тьма... ледяная... обжигающая... И я не могу выбраться... Я не могу отсюда выбраться! Я хочу туда, где будет светло... Я хочу туда, где не будет этой тошнотворной боли, не будет этих голосов... Пожалуйста! Пожалуйста! Замолчите! Замолчите! По-жа-а-луй-ста! Я не хочу... Как же мне больно! Мне так больнобольнобольно... Мне... Я...Кто я?

– Здравствуйте. Я доктор Хьюз. Я хочу задать вам несколько вопросов. Вы ведь не возражаете?

Очень молодой человек, почти мальчик, лежит, уставившись в потолок, и молчит.

– Как вас зовут? – начинает доктор Хьюз.

Проходит несколько тягостных минут, и, наконец, пациент выдавливает из себя:

– Не помню.

Доктор делает пометку в своем блокноте.

– А сколько вам лет?

– Не помню.

– Где вы живете?

Снова молчание.

– Не помните?

– Нет, – в его голове звучит глухое раздражение.

– А что с вами случилось?

– Не помню. Я не помню! Не помню!! Оставьте меня в покое! – Юноша со стоном хватается за лоб. Кровать, на которой он лежит, столик рядом с ней начинают ходить ходуном, доктора осыпает мелкими осколками взорвавшейся под потолком лампочки.





Почти двадцать лет спустя (Туда)



Меня снова мучают кошмары. Снова, после трех (или четырех?) почти безмятежных лет.

Я не могу понять, почему меня так пугают эти розовые капли дождя на моей ладони... Наверное потому, что моя ладонь вывернута под каким-то совершенно диким углом.

Моя щека прижимается к серой траве. И я не могу шевельнуться, потому что малейшее мое движение взрывается болью.

А еще в этом сне я никак не могу вспомнить, кто я.

А сегодня тот, кто распоряжается каталогом моих снов, решает несколько разнообразить программу.

И перед тем, как увидеть серую траву и мою ладонь на ней, меня накрывает непроницаемым колпаком, я вижу зеленый свет, который высасывает из меня все... все – силы, мысли, чувства... Все, что я чувствую, – беспомощное, судорожное подергивание одушевленного куска мяса, которое по какой-то нелепой случайности является мной.

(Хочешь, я расскажу тебе твои сны? Тебе снится пустота мира. Ты идешь, идешь, ты выходишь в долину с известняковыми склонами, а там ничего, пусто. Ты заглядываешь в пропасть, оттуда тянет холодом. Ты просыпаешься весь иззябший. Тебе кажется, ты уже не согреешься никогда. И повсюду – пустота, nada, nada, nada [ничто (исп.)], – но эта nada смеется, точно в пустоте лязгают зубы. Ты открываешь дверь комнаты, дверь чулана – и нигде ничего, только лязгающий смех. И пол – не пол, и стены – не стены. Ты просыпаешься и дрожишь и не можешь унять эту дрожь. Нет смысла в жизни. Жизнь – смех слабоумного в пустоте...)

И мне сейчас только выдыхается: «Господиспасимоюдушу». Какой Господи? Не важно, это совсем, совсем не важно. Мне хочется лишь покрепче стиснуть зубы и выдохнуть.

И мне страшно. Мне настолько страшно, что я подскакиваю, как ужаленный, от легкого толчка в плечо.

И я слышу насмешливый голос:

– Ты спутал стол с кроватью?

Да. Да. Спутал. Я соглашаюсь, я соглашусь сейчас с чем угодно, потому что... потому что мне страшно ложиться в кровать. И я утыкаюсь головой в самого язвительного, самого невыносимого типа, которого я только знаю.

И я совершенно точно знаю, что он сейчас вздохнет, и скажет: «Я приготовлю тебе зелье».

Вздох.

– Я приготовлю тебе зелье.

Все-таки я свято убежден, что он из породы небесных человекоптичек. Воистину.



Сижу, штопаю теперь свое сердце.







*- принадлежит БГ. Альбом "Беспечный русский бродяга"

@темы: ГП, Писанина

---

Cны о чем-то большем-2

Еще один приквел\сиквел в одном флаконе к "Снам о чем-то большем".



ГП, СС



В работе.



...Розовые капли дождя на моей ладони...

Розовые? Разве дождь может быть розовым??

Кажется, темнеет, или это темнеет у меня в глазах?

Дождь... Его танец на моей коже завораживает.

И я смотрю, смотрю, смотрю, как горячие красные капли, стекающие с моего запястья, мешаются с каплями дождя. А дальше – на серую траву.

Разве трава бывает серой? Ей положено быть зеленой, ведь правда? Зеленой... как та вспышка...

Красное на зеленом... Белое в красном... Что это? И почему все так болит?

И... и кто я?



***



– Доктор Мак-Ивой! Доктор Мак-Ивой! Сюда!

– Привет, Бэт! Что тут у нас?

– Парнишка, множественные травмы. Состояние тяжелое. Нашли на трассе. Документов при нем не нашли.

Доктор, бросив быстрый взгляд на тело, лежавшее на каталке, присвистнул:

– Ничего себе, его что, танком переехало? Рентген?

– Результаты через двадцать минут.

– Хорошо.

– Верхняя граница АД 72 , пульс 137, нитевидный. Вот общий анализ крови.

– Угу, готовьте гемотрансфузию. Он был в сознании, когда его привезли?

– Да, но крайне заторможен.

– Сказал что-нибудь?

– Пока везли – бормотал что-то про какую-то морду или что-то в этом роде. И розовый дождь.

– Розовый дождь? – Врач хмыкнул. – Розовые слоники.

– А он, ничего, симпатичный, – сообщила медсестра, аккуратно смывая зажатой в корнцанге стерильной салфеткой засохшую корку крови с лица пострадавшего. – Смотрите, какой любопытный шрам на лбу – как молния.

– Бэтси, занимайтесь своим делом, – буркнул врач, осматривая повреждения. – Мда, будем надеяться, что организм молодой, выкарабкается.

Пациенту на вид было не больше шестнадцати-семнадцати лет. Худой, с обострившимися чертами, бледного до прозрачности лица. Складывалось впечатление, что его сунули в мясорубку с очень, очень острыми ножами и несколько раз прокрутили. Он был не только переломан везде, где только было возможно, но и весь покрыт мелкими и не очень разрезами.

«Маньяк над ним поработал что ли?» – озадаченно подумал доктор Мак-Ивой.

Юноша вдруг открыл глаза – до невозможности ярко-зеленые. Рот приоткрылся, горло напряглось, и он издал какой-то звук.

– Р-ро... – сказал он и умолк.

Врач осторожно тронул его за плечо.

– Вы можете говорить? Как вас зовут? Что с вами произошло? – быстро задавал он стандартные вопросы.

Но юноша вновь впал в беспамятство. Мак-Ивой скривил губы.

– Ну что, операционная готова? У нас мало времени! – сердито бросил он медсестре.

Та ответила ему удивленно-обиженным взглядом.

– Бригада уже ждет. Я сейчас доделываю премедикацию.





Почти двадцать лет спустя (Туда)



– Сев!

Молчание.

– Северус! – Почти вкрадчиво.

– Что?

– К чему снится розовый дождь?

– Откуда мне знать? Спроси у профессора Трелони.

– Издеваешься, да? Она меня как завидит, так сразу шарахаться начинает. И бормотать об огнях, молниях и тьме.

И снова молчание. Мужчина с крючковатым носом и проседью в темных волосах сидит за столом и что-то быстро пишет на длинном листе пергамента.

– Северус!

– Ты не видишь, я занят? – Мужчина не поднимает головы.

– Вижу. Поэтому принес тебе кофе. Как ты любишь, с тысячей специй.

Ноздри слегка подрагивают.

– Ты, как обычно, склонен преувеличивать. Специй здесь не тысяча, а всего лишь восемнадцать.

– Сумасойти! – насмешливо-восхищенно.– В тебе умер великий дегустатор.

– Ты начинаешь повторяться, Гарри.

Гарри бесшумно подходит к столу с подносом в руках. А на подносе две крошечные, почти прозрачные фарфоровые чашечки. Они тихонько позванивают в такт его шагам.

– Держи. – Он осторожно ставит чашечку, полную восхитительно, дразняще ароматного кофе.

– Сколько раз тебе говорить, чтобы ты не трогал мои бумаги!

– Сколько раз тебе говорить – купи очки, чашка стоит в метре от твоих драгоценных бумаг.

– Ты неисправим.

– Ага, четыреста семьдесят восьмой.

– Что? – Теперь Северус соблаговолил поднять голову.

– Эту фразу ты произносишь в четыреста семьдесят восьмой раз. У меня все записано!

Северус тяжело вздыхает, качает головой и вновь возвращается к своему занятию.

А Гарри устраивается с чашкой в руках прямо на полу, прислонившись спиной к ноге Северуса Снейпа.

– Пей кофе, он ведь остынет, – говорит он, грея ладони о свою чашку.

Снейп откладывает перо и берет в руку чашечку. И тихим, привычно-ворчливым голосом произносит:

– Когда ты запомнишь, что для этого существуют чары?

Гарри улыбается.

– Ни-ког-да!

Снейп опускает свою руку на темноволосую голову, всего лишь на мгновение...

– Тебе опять снился кошмар?

– Угу.

– Розовый дождь.

– Угу. – И, немного помолчав: – Так странно было. Я проснулся в лесу, в котором шел дождь. И на моей ладони были розовые капли. А трава почему-то была серой... Я все время слышал голоса: «Мы рядом, мы рядом». И так больно было. Так больно, Сев, что я не мог пошевелиться.

Он отставляет чашку и утыкается лицом в колени.

– И это все? – спрашивает Северус.

– Кажется, да.

– И тебя это беспокоит. – И вновь не вопрос, а утверждение.

– Не сказать, чтобы сильно, но... Ведь розовых дождей не бывает, правда?











TBC

@темы: ГП, Писанина

---

Моя прекрасная рожа

@музыка: BG\1990 - Radio London\06 - Can't Stop Repeating Your Name

---

И пала тьма...

Маааленькая зарисовка-приквел к моим "Снам о чем то большем".

Фандом - ГП

Рейтинг- G-13

Жанр - драма





Снейп только собрался погасить светильник, как он произнес: - Оставьте свет. - Почему? – Я боюсь темноты. Брови профессора саркастически вздернулись. - Герой магического мира боится темноты? - А давайте я Вас засуну в крошечную, ледяную коробку, в которой всегда темно и всегда тихо, так тихо, что даже звуки дыхания гасятся. И Вам останется только полагаться на свои пальцы, чтобы выяснить, на каком свете Вы находитесь.



...Вначале была боль.

И дьявол сказал: это хорошо.

Сдавленные крики, тяжелое дыхание, багровые волны, плещущиеся в глазах. И был день первый.



...Вначале был страх.

И дьявол сказал: пусть будет так.

Багровые волны накатывали, подбираясь все выше и выше – к пульсирующему страху в сердце.



И был день второй...

...Вначале была жажда.

И дьявол сказал: пей, пока не утолишь ее, пей до тех пор, пока во рту не появится привкус крови, желчи и меди.



И был день третий.

...Вначале была ненависть. И дьявол сказал: отпусти ее, ибо она обратная сторона любви, а любовь разрушает.



И был день четвертый.

...Вначале был огонь. И дьявол сказал: да пожрет пламя тех, на кого я укажу... и ты вызовешь его.



И был день пятый.

В день шестой кровь сочилась из глазниц. И хотя голос, который он слышал, всегда был его голосом, а крики – его криками, кровь принадлежала чужим.



Так всегда начиналось. Так всегда заканчивалось. Задыхаясь, он оставался на берегу скорби; прилив шел на убыль, смывая боль и страх, после – ничего не оставалось, кроме этого привкуса во рту и пятен крови на его ладонях.

Ничего, кроме жажды. Жажды смерти.

И тогда наступал День Седьмой.





– Вы можете воспламенить взглядом эту куклу?

– Нет.

– Попробуйте.

– Я не хочу пробовать! – Он был голоден, он устал от бесчисленных попыток сломать его и сделать машиной. Машиной, которая будет послушно добывать информацию, причинять боль. Убивать.

Человек в белом халате поворачивает рычажок. Мозг взрывается бело-фиолетовым пламенем. Пламенем. Вы хотите пламя, ублюдки, вы его получите. Гудящий огонь отрезает его от находящихся в комнате. Как он смеялся тогда, как он смеялся. Пока в легких оставался воздух…





…Удары сыпались на его тело, бесчисленные и жалящие, как бритва. Кажется, что стены дышат, содрогаясь в новых приступах боли. Стон. Терпеть боль невыносимо. Горячий пепел окутывает сознание. Пустота цвета крови...



Открывает глаза он в темноте.



Он ослеп?! Проморгался, сглотнул горькую слюну и замотал головой. Темнота не отступала.

Горячая волна расползлась по телу от основания черепа, паутиной огня разрослась под кожей и вспыхивает в глазах. Нет! Пожалуйста, НЕТ! Где он? Что с ним? За что?

«Вы можете воспламенить взглядом эту куклу?»

«Нет».

Он осторожно садится и облизывает губы – на них привкус меди. И соли. Надо встать. Попытаться. Встать. Сердце глухо стучит. Он судорожно сглатывает.

Ноги дрожат, но еще держат, хоть за это спасибо! Но глаза… Как страшно ничего не видеть…

За спиной стена. Гладкая, холодная, металлическая. Металлическая? Шаг, маленький, осторожный, еще один, еще, руки ощупывают пространство, и еще шаг, пустота, шаг – и стена. Гладкая, холодная, металлическая.

Повернуться. Раскинуть руки. И сделать еще один шаг в полной темноте. Раз. Два. Три. Четыре. Стена.

Повернуться. Раскинуть руки. И осторожно продвинуться вперед. Пошатнуться. И со вздохом-всхлипом выпрямиться.

Шаг. Другой. Третий. Пятый. Стена. Он в металлическом гробу. И он – слеп. Как крот.

Надо найти дверь. Выход. Отсюда должен быть выход.

Он медленно движется вдоль стены, ощупывая ее руками. Абсолютно гладкая поверхность, никакого намека на дверь или окно. Ну же!

«Я хочу выйти отсюда! Я хочу выйти!!»

По спине течет холодный пот.

«Это ведь неправда. Это не может быть правдой. Это просто сон. Я хочу проснуться! Сейчас… сейчас… я открою глаза, а там – свет, много, много, много света. И звуки. Голоса. Люди. Этот… Скиттерс».

При воспоминании об этом человеке у него сжимается желудок.

Но где же чертова дверь! Он возобновляет свой путь. Медленно, дальше, дальше, шажок за шажком. Странно, что он ни разу еще не наткнулся на мебель или на что-нибудь еще. И тут же он спотыкается обо что-то. Это что-то падает и гремит по полу. Что это? Руки лихорадочно ощупывают предмет. Похоже на ведро. Обычное жестяное ведро. Зачем оно здесь? Он в недоумении.

И тут раздается скрежет. Полоска света! Света! Он видит! Он не ослеп!

Он кидается к этой ширящейся полоске.

– Эй, ты! – Он слышит гнусавый голос. – Это тебе на сутки. – Смешок. Стук и плеск чего-то.

– Что…? – договорить он не успевает. Полоска гаснет.

Он разочарованно пододвигается почти ползком к месту, где только что был свет. Руки шарят по полу и натыкаются на… миска? Еще одна? Пальцы левой руки попадают внутрь миски. Что-то вязкое и холодное. Он брезгливо отдергивает руку и подносит ее к носу. Пахнет мерзко. А вторая? Какая-то жидкость. Вода! Он наклоняется пониже и начинает жадно хлебать. И тут в мозгу щелкает: «Это на сутки». На сутки…

Он с сожалением отставляет миску с водой. Он – заключенный. В темноте. В тишине.

Он вскакивает и начинает стучать кулаками по этой холодной стене, откуда вот только что просачивался свет и голос.

– Выпустите меня! Выпустите меня!

Он стучит и кричит, вопит, умоляет... пока костяшки пальцев не начинают болеть… пока голос не срывается до шепота. И тогда он ложится прямо на пол, поближе к месту, где виделся свет.



Ему холодно. Ему очень холодно. И страшно. Воображение начинает рисовать таящихся по углам монстров. Он напрягает слух. Тишина. Ни шороха. Ни дыхания. Свернуться в клубочек, спрятать саднящие руки между коленей, уткнуть голову в плечо, чтобы хоть немного согреться, чтобы чувствовать тепло от собственного дыхания… И заснуть беспокойным сном.



Он просыпается резко, как будто его включили. Мочевой пузырь просто лопается. Поморщившись, он ползком движется по камере. Ведь где-то здесь должен быть туалет?

Четыре шага по одной стене, пять шагов по другой. Где может быть этот чертов туалет?

И тут до него доходит, зачем здесь это ведро. Он вспыхивает. Это…это так унизительно.

Но его организму уже все равно.



Неловким движением ноги миска с водой опрокидывается. Черт!



Он снова пытается стучать и кричать, да нет, еле слышно шептать.

– Выпустите меня! Пожалуйста!



Пить. Очень хочется пить. Он пытается отсчитывать время, но постоянно сбивается со счета. Как же хочется пить. Он наклоняется к полу и пытается слизать влагу. Ее так мало!



Он сторожит, когда же наконец появится свет в стене. Свет и вода. Но сон смаривает его прежде, чем удается уловить этот момент.



Он отсчитывает дни по наполняющейся миске с водой. Заставить себя есть мерзко пахнущую бурду из другой посудины не удается. День. Два.

«Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу!» – кому он твердит это? Он и сам не знает. «Ненавижу! Ненавижу! Ненавижу». Ярость вспыхивает в мозгу, он топает ногами и, прежде чем он успевает осознать, остановить себя, брызги воды разлетаются по камере.

«Ненаавижууу» – теперь себя.

На четвертый день он со слезами из смеси острой жалости к себе и презрения съедает то, что лежит в миске.

И его тут же настигает приступ рвоты. Он едва успевает подставить ведро. И снова заливается злыми слезами: теперь придется тратить драгоценные глотки воды впустую.



И снова скрежет. Теперь стена распахивается широко, оборачиваясь дверью. В потоке света черная фигура.

– Выходи, – доносится гнусавый голос.

Сердце делает два радостных удара. Наконец-то!

Он идет рядом с охранником. Молча. И молча же поднимается по лестнице. И молча же они входят в кабинет. Светлый. Теплый. Плотный коротышка с плоским лицом стоит возле стола.

– Тебе понравилось, Доу? – с улыбкой вопрошает он

– Нет, мистер Скиттерс.

На столе – металлический поднос, а на нем – деревянные кубики. Скиттерс молча указывает глазами на них.

– Я… не хочу…

– Не хочешь?

– Нет.

Скиттерс жмет плечами и жмет кнопку на столе.

Вошел давешний охранник.

– Вниз его, – скучающим тоном.

– Нет! Пожалуйста!



И снова тьма. Но теперь он напрасно ждал, когда на полу появятся миски.

Боже, как хочется пить! Рот пересох. Слюна стала горькой и тягучей.

От него хотят, чтобы он зажег огонь. Что ж, он зажжет его. Вот прямо сейчас.

Сосредоточиться. Еще. Ну! Губы разочарованно кривятся. Ну, еще, постарайся! И будет свет. И тепло. Вот сейчас…

К разочарованию примешалось облегчение. Ведь если его «дар» исчез, значит, его освободят! Да!

Он вскакивает и стучит в дверь:

– Выпустите меня! Мне нужно сказать Скиттерсу!



Его отводят в кабинет Скиттерса на шестой день.

– Вам понравилось, мистер Доу?

– Нет, мистер Скиттерс.

Вновь молчаливый кивок на кубики.

– Я не могу…

– Вниз его.

– Но, подождите, я, правда, не могу…

Появились еще двое. «Из ларца» – успевает подумать он, прежде чем волна сползла к вискам – острая, пульсирующая боль. Его будто вытолкнули в безвоздушное пространство. В небытие. Только отдаленный гул в ушах... Это же его крик…

А люди, обступившие его, вдруг заплакали. И слезы их были кровавыми.



...Помещение потеряло свои очертания, превратившись в другую комнату. Темную. Холодную. Пустую.

Он лежит на полу, молясь о том, чтобы ушла боль, вспыхивающая в теле. Чтобы он смог встать. Чтобы он смог дышать полной грудью. Чтобы он мог видеть свет.



Он потерял счет дням, проведенным здесь. Тьма. Тишина. Тьма. Тишина.

Если бы с этой холодной, пустой комнаты вдруг сорвали потолок и заглянули внутрь, то увидели бы худого черноволосого юношу с зелеными глазами. Он чаще всего сидит у стены, обхватив колени руками и раскачиваясь. Или лежит, свернувшись, как младенец в утробе матери. Иногда он рывком поднимается и начинает ходить вдоль стен, касаясь их рукой. Губы его шевелятся. Раз. Два. Три. Четыре. Пять. Поворот. Раз. Два. Три. Четыре. Поворот.

Он чувствует, как обломки темноты с грохотом разбиваются о его грудь, а во рту остается такой странный привкус, как если бы он грыз металл, раздирая в кровь губы, язык и десны, выплевывая острые осколки зубов.

Он пытается избавиться от навязчивой мысли, оккупировавшей мозг и мешающей трезво думать – с чувством, с толком, с расстановкой. Мысль: «Это никогда не кончится! Это никогда не кончится! Это никогда, никогда не кончится!» Он тщетно пытается избавиться...

Иногда перед его глазами вдруг мелькает тонкая белая полоска, и он кидается к ней – зачем, он уже не помнит, но знает, что это важно для… важно.

А иногда он следует за прилипчивым мотивом, в котором сами собой рождаются слова:



дорогаямоябаб-ка!

научисьигратьнаскрип-ке!

изаэтоянавер-но!

дамтебекусочекрыб-ки!



Или он их где-то слышал?



Его волосы отросли до плеч, когда дверь вновь распахивается. Свет режет глаза. Пожалуйста, уберите, уберите! Из глаз текут слезы. Он приоткрывает один глаз, когда его усаживают не на пол перед каким-то размытым пятном. От него отделяется размытое пятно поменьше и что-то говорит.

Он так отвык слушать, что не сразу понимает смысл вопросов, задаваемых ему.

– Вам нравится, мистер Доу?

«Нравится?»

– Что? – переспрашивает он.

– Вам нравится, что с вами происходит?

«Со мной…происходит?» Он никак не может сосредоточиться.

– Вы будете делать то, что я от вас хочу?

«Делать…делать…делать…». Он начинает раскачиваться взад-вперед. «Делать…делать…я»

– Вниз его.

И снова тьма, в которой иной раз мелькают лица, люди, странные животные…

Он впадает в оцепенение. В сбивчивом бормотании его можно различить слова:



дорогаямоябаб-ка!

дорогаямоябаб-ка!

До ро га ямо яма яма



Он передернулся, стряхивая с себя клочья отступившего кошмара. Жадно глотнул воздуха запекшимся ртом. Прочь, видения! Реальность, сколь бы она поганой ни казалась, все равно лучше.



И снова светлый кабинет.

– Мистер Доу, – хозяин кабинета, кажется, улыбается. – Надеюсь, вы приняли решение? Правильное решение, – он выделяет слово «правильное».

– Да.

– И что же вы решили?

Он раскачивается взад-вперед на стуле и отрешенно улыбается.

– Что вы решили? – голос бьет по ушам.

Глаза его чернеют, на висках набухают вены. Он не отрываясь смотрит на кипу бумаг на столе. Над ней начинает виться дымок. Еще мгновение – и бумага вспыхивает. Скиттерс громко кричит. Кто-то замахивается, но резкий окрик останавливает чужую руку.



Его ведут куда-то и наконец приводят в неярко освещенную комнату. Мягкий ковер на полу, зажженные светильники на стенах, большая кровать, дверь, ведущая в ванную комнату. Его подталкивают в сторону ванной и оставляют одного.

Вода, как много воды. Он сидит на краю ванной и завороженно смотрит на текущую струйку воды. И он ее видит! Видит!

Он закрывает глаза и тянется к струйке воды. Холодной, от которой ломит зубы. И все так же, не открывая глаз, принимается ощупывать предметы вокруг. Руками.

@темы: ГП, Писанина

---

А ежики все размножались...

За окном шел снег и рота авроров.

Альбус Дамблдор отвернулся от окна и спросил:

- Том, тебя еще не убили?

- Нет, директор.

- Тогда дай закурить.

Том Риддл, более известный как Лорд Волдеморт, Темный Лорд, Тот-Кого-Нельзя-Называть, Сами-Знаете-Кто или простенько - Повелитель, покорно вздохнул, достал из правого кармана пачку "Парламента" и протянул ее Дамблдору. Покрошив несколько папирос в трубку, верх.волш. задумчиво прикурил от протянутой палочки.

Через десять минут он спросил:

- А как там дела в Министерстве?

- Воюют, - просто ответил Волдеморт.

- А как чувствует себя профессор Снейп?

- Ему трудно, - печально сказал Лорд.

- Это хорашо, - сказал Дамблдор. - У меня для него есть новое задание...

А за окном шел снег и рота авроров.

@темы: ГП

---

Из жизни демиургов

Некоторые наивно полагают, будто демиурги – совершенные существа, будто деяния их безупречны, а намерения продуманы.



Это, разумеется, не так. Достаточно поглядеть по сторонам, чтобы уяснить: совершенство – не в природе демиурга. Да и зачем бы совершенному существу создавать какие-то обитаемые миры?

То-то и оно.



Однажды, демиург по имени Эйрир сказала:

- Мне скучно

- Скучно - вздохнул Сейрг и почесал кончик длинного носа.

- Скучно -подхватил старейший из демиургов, Альвав.

- И мне тоже - Гарак ухватился за край радуги и стал ее раскачивать.

- Эй, потише - прикрикнул на него рыжий, как огонь, демиург Роррагитиель

- Давайте поиграем - предложил Вевверод.

- Давайте! - Воскликнула Эйрир. - Давайте создадим какой-нибудь новый мир?

- Опять? Фу, вчера новый мир, позавчера новый мир. Надоело, - скривился Роррагитиель.

- Мы создадим волшебный мир! - поблескивая небесно-голубыми глазами,сказал Альвав. - И в нем будет все по законам волшебных сказок: герой,который должен спасти мир, его верные друзья, злодей, погубивший близких героя, и, конечно же, могучий маг, который будет обучать героя.

- Чур, я буду его подругой, - воскликнула Эйрир. - Я буду давать герою мудрые советы, и он благополучно преодолеет все испытания на его пути.

- А я буду героем - Гарак, наконец, отпустил радугу, которая,качнувшись, заехала по носу Роррагитиелю.

- Ну, берегись! - прошипел Роррагитиель, держась за распухший нос. - Вот как стану твоим другом, попомнишь у меня!

- Что ж,- скромно потупился Альвав, - кандидатура великого мага, по-видимому, в обсуждении не нуждается.

- А я хочу быть злодеем! - сверкнул красными глазами Вевверод.



А Сейрг ничего не сказал. Лишь посмотрел на всех и усмехнулся.





Это была зарисовка из жизни демиургов. Спасибо за внимание.



Current music: BG in B2 08 - 04.2006

@темы: ГП, Наброски на память

---

Этюд

- Как ты, дорогая? - голос женщины шелестит с едва заметным любопытством.

-Спасибо, ничего. А ты?



Собеседница тихонько ерзает, как будто ей не терпится что-то сказать.



- Я прекрасно. Люциус заболел, он так хотел тебя видеть - голос и не думает скрывать фальшь сожаления.

- Пусть выздоравливает поскорее.

- Я ему передам. - Она мнется и тихонько вздыхает. - Ты уже подумала о новом жилье?

- Да, Нарцисса, я недолго буду тебя обременять.

- О, ну что ты! Мы с Люциусом всегда рады тебе помочь, дорогая! - Даже стул под Нарциссой скрипит фальшиво. Она продолжает:

- Может быть, тебе что-нибудь принести? Книги, ох, я и забыла, что ты же не видишь. - Ей показалось, или действительно она услышала злую радость? Да нет, у слепых хороший слух. Да и свою сестру она хорошо знает.



Current music: ** 17. Concert BG in B2 08 - 04.2006

---

Теперь я знаю, как течет время для червячка, насаженного на крючок: ничего выдающегося, просто щедрая порция смертной скуки перед тем, как тебя съедят, – боюсь, примерно таким образом и коротает свой досуг между рождением и смертью большинство людей…



Current music: *** 17. Concert BG in B2 08 - 04.2006